#R14

[hrendel]

К концу лета я все-таки начала заходить в интернет больше получаса, а так и спонтанные фички случаются.
Ни хрена не вычитано, но зато не потеряется.

курокен, постапокалипсис (?) ау, 205 слов

Кенма как-то спросил Куроо, почему он отказался быть снайпером. Ведь он был лучшим.
- Не могу наслаждаться пейзажем, - улыбнулся Куроо.
Кенма не понял. Кенме важно видеть все и всех. Чтобы правильно вести тактику. Чтобы уничтожить цель с минимальными потерями. Чтобы защитить.
И вот же.
Перегревшаяся железка, бесполезные её патроны и еле слышный в укрытии вскрик.
Куроо сбили с ног. Сложно понять, где его кровь, а где - нечеловеческая. Нелюди ведь так странно похожи на них. Лишь кровь чуть темнее.
В укрытие попал шальной снаряд, и Кенма покрылся холодным потом и ссадинами от отскочивших камней. Его голова кровоточит, ноги занемели в тупой дрожи, а руки судорожно сжимают бесполезную пушку.
Кенма тогда не понял Куроо. Он стратег. Стратеги - величайшие трусы.
Кенма хочет закрыть глаза и заплакать. Но что-то пушка успокаивает его. Она же тяжеленная, эта стальная дрянь. Он тащил ее днями и ночами.

Куроо один. Их пятеро.
Куроо не выдает присутствия Кенмы даже беглым взглядом.
Но Кенма все же пытается защитить. Неумело, яростно, как дикий кот, нанося удары исподтишка, запрыгивая на спину и душа, пока его не отбросят, схватив за шкирку.

Теряя сознание, Кенма слышит смех. То ли смерть смеялась, то ли демон, похожий на Куроо.

Проснется он с треснутой пушкой в руках и в знакомых объятиях от слишком затхлого воздуха.

►Сохранить игру
Открыть новый уровень
Выйти из игры

куроко, дом акаши, ракузан, постшколие, 485 слов

В Киото тише, чем в Токио. Ненамного; но Тецуя чувствует себя спокойнее. Возможно, причиной тому прогулка в частном районе, где тротуар соприкасается с различными высокими заборами. Изредка Тецую объезжают машины. Тецуя не разбирается в автомобилях, но выглядят они дорого.

Дом Акаши-куна выделяется более длинным забором и высокой крышей в традиционном стиле. Если бы Тецуе пришлось писать сценарий к исторической драме, он бы огладил, прощупал это место, с закрытыми глазами. Вдохнул бы, пытаясь уловить ароматы. Прислушивался бы ночами к звукам природы, а с рассветом - внимал бы шепоту прислуги.

И это место бы поглотило его, в хорошем, кажется, смысле.

Однако Тецуе пока предстоят лишь сочинения и творческие задания на поступление. И встреча с Акаши-куном.

*

Прислуга встречает его с намеком на суетную заботу; будто Тецуя приходит сюда не в первый раз и успел со всеми подружиться.

В комнатах Акаши-куна смех. Акаши-кун сидит за низким столом, проворачивая в пальцах фигурку сёги, напротив него полулежа смотрит на доску с сёги Мибучи. На его красивом лице ленность, однако взгляд его холоден, а спина напряжена. Мибучи проигрывает, конечно же. И нахально, казалось бы, упирается пяткой в столик Хаяма,но если присмотреться, его нога не достигает стола пару миллиметров, слегка подрагивая.

Это Хаяма заливисто смеется, подшучивая над бывшими сокомандниками. Хаяма Тецуе нравится; как могут нравиться солнечные люди с огромной, ослепительной харизмой. Изуки как-то сравнил жизнерадостность Кисе и Хаямы, - не в пользу Кисе. Тецуя согласился, ведь Кисе-кун за дружелюбием скрывает порой то ли отрешенность, то ли бессильное желание чего-то.

Хаяма словно летает, легко отрываясь от пола и обнимая Куроко.

- Куроко-кун! Давно не виделись! Как Кагами-кун? Как Сейрин?

- Кагами-кун в Америке, у него семейные дела перед выпуском. Сейрин же обязательно победит. С нами или без.

Лео ухмыляется.

- Никогда не сомневайся в победе команды, ха? В спорте как в кривом зеркале, поражение в слепом для глаза углу.

Тецуя еле заметно кивает ему и поворачивается к Акаши.

- Здравствуй, Акаши-кун. Дорога была утомительной.

Акаши ставит фигурку сёги на доску, и Лео вздыхает, признавая поражение.

- Здравствуй, Тецуя. Уже поздно, пойдем, я покажу тебе комнату.

*

Они идут по коридору, освещенному сумеречным светом. По деревянному паркету слегка шуршат полы юкаты Акаши.

Дверь в будущую комнату Тецуи на этой неделе открывается внезапно, будто это вход в тайные коридоры. Тецуя складывает сумку на постель и разминает затекшую спину, слегка вращая лопатками. Он чувствует на своей спине внимательный взгляд Акаши.

- Наследник семьи Акаши не может быть игроком в баскетбол, даже профессиональным.

Тецуя оборачивается и смотрит прямо в красные глаза.

- У нас неплохо получилось с "Ворпал Свордс". Это было занятно. Я хочу создать профессиональный клуб с таким именем. И я хочу видеть тебя в нем, Тецуя.

- Меня? В профессиональном клубе?

- У тебя есть неоспоримое преимущество, Тецуя. Твои сила духа и жажда победы настолько сильны, что заставляют асов рыдать от поражения. Ты мне нужен. А тебе нужен баскетбол.

Тецуя может покривить душой и сказать, что его ждет горка конспектов по составлению сочинений для абитуриентов.

Но Тецуя хочет играть в баскетбол.

- Я подумаю, - отвечает он.

Дрожь не дает ему заснуть ночью.

голодные игры, китнисс-центрик, даркота-ангстота, 650 слов

Пита мертв.
Когда он умер, его кожа стала нежно-голубой, как небо. Губы его почернели, как и кровь на руках.
Китнисс смотрит на предрассветное небо и видит глупого, юного Мелларка.
Глупого, безумно, неизбежно глупого.
Ее семья мертва.
Китнисс, кажется, могла поверить в счастье, когда ее внесли на руках через два месяца после Игры в новый дом. Мама и сестра улыбались искренне, по крайней мере, пока их жизни не унесла болезнь. В двенадцатом дистрикте не знали лечения. В Капитолии не знали болезни.
Вакцина Капитолия лишь ускорила их смерти.
Гейла не страшили ее кошмары. Но у Гейла тоже были сны. Ему снился огонь. И когда Китнисс было двадцать шесть, ровно через десять лет загорелись шахты. Капитолий видел все. Гейл в своей борьбе был крошкой на ладони. Крошку стерли в прах.
Что-то в Китнисс умерло, когда ей было двадцать два.
Это был очередной юбилей Игр. Победители и проигравшие, были выгнаны под прицел телекамер, словно на хирургический стол в окопе. Грязными ржавыми инструментами вскрывали едва зажившие раны, заражая их заново. На одном из интервью ей стало хуже. Оказалось, выкидыш.
Финник мертв.
Китнисс была хороша. Желанна. Она пользовалась таким же спросом как и Финник. Пару раз их приглашали вместе. И если она могла позже исчезнуть из Капитолия на одиннадцать месяцев почти счастливой семейной жизни, то Финник оставался, изредка навещая родной дистрикт.
Но однажды Финник прошептал ей с застывшей профессиональной улыбкой:
- Они убили ее. Я даже взглядом к ней не прикоснулся. Но они узнали. Капитолий видит все. Ревнует все.
Это был последний раз, когда Китнисс его видела.
В двенадцатом дистрикте больше не было победителей.
В первые игры, в которых Китнисс стала ментором, она еще верила в тощих девочек с большими как озерца глазами и руками-палочками и в крепко сложенных, чумазых юнцов. Она ублажала спонсоров, болела за них, но они были мертвы на третий день.
На следующий год победила темнокожая хитрая девочка, очень похожая на Руту. Победила без крови, победила дерзко.
Доносились слухи, что в одиннадцатом дистрикте была катастрофа. Много смертей. Много огня. И погребенный под золой призрак надежды.
Хеймитч просто пил. Китнисс стала молчать. Перестала смотреть жертвам Игр в лица.
Хеймитч давно помер.
И все же Китнисс после смерти Гейла перестала приходить с Хеймитчу с мешком для бутылок и чистыми тряпками для уборки. Она и сама приносила крепкий алкоголь. Они пили молча, пока Китнисс не прижималась беспомощно к Хеймитчу, взывая к мертвым. Хеймитч гладил ее по голове, по спине, переплетая пальцы с ее уже брендовой косой. Он оттощал в последнее время и иногда был похож на старика. Старость была далека, но ведь человека старит опыт.
Иногда они спали, когда Хеймитч был в относительно хорошем настроении. Злые шутки и ужасная, ни на кого не растраченная нежность, вот чем это было. Иногда Китнисс оставалась до утра. Вставала к окну, глядя на просветление перед рассветом в небе.
Почему они все еще существуют?
Столько им еще ходить по этой проклятой земле, живыми призраками?